Сто двадцать лет спустя

(Михаил Светлов)

Не в «ЗИЛах» и не в новеньких «Победах»,
не думая, что станут в них стрелять,
два зайчика на двух велосипедах
отправились немножко погулять.
По по ошибке взятый на поруки,
большая сволочь и антисемит,
охотник к ним протягивает руки
и гнусными зубами шевелит.
Сейчас начнутся грозные событья.
Мой зайчик закачается в седле.
Но чтоб не допускать кровопролитья,
живут мои герои на земле.
И если уж дойдет до столкновенья,
я крови все равно не допущу,
я встану посреди стихотворенья,
охотника в лягушку превращу.
И вы не бойтесь, глупенькие зайки:
я в случае чего вас воскрешу.
Куплю вам в ГУМе трусики и майки
и на свою жилплощадь пропишу.
Я дам вам пряник и другие сласти,
надену октябрятские значки.
Не надо плакать при советской власти!
У трите ваши слезы, дурачки!
Пускай горит на мордочках румянец!
Охотника не бойтесь моего!
Я пошутил, ведь он – вегетарьянец,
мясная пища – гибель для него.
Мне вся его семья давно знакома.
Он не имел оружия вовек.
Он просто заместитель управдома,
вполне интеллигентный человек.

Зайцы в водоеме

(Борис Слуцкий)

Зайцы не умеют плавать.
И ни близко, и ни далеко…
Одного из зайцев звали Клава.
В это вам поверится легко.
Клава жил без мамы и без папы.
Он имел имущества – всего –
Две и две – всего четыре – лапы,
уши, хвост – и больше ничего.
Клава жил как лирик. На природе.
Триста шестьдесят пять дней в году.
Во саду ли, скажем, в огороде
ел
   еду.
Две морковки. Три. Четыре за день.
Вот и все меню.
А охотник был до мяса жаден,
ел семь раз на дню.
Был он физик. Не любил природу.
Лирика ему – что острый нож.
Жил одним: загнать бы зайца в воду!
И загнал. А что ж!
Зайцы, как известно, слабы.
Заяц потонул в воде.
Где теперь его четыре лапы?
Хвост, я спрашиваю, где?
…Что стрелку? Ни холодно, ни жарко!
Укокошил зайца – и забыл.
Вот и все. А все же Клаву жалко.
Добрый
      заяц
           был!

Каменная книга

(Арсений Тарковский)

…после чего начинайте его тушить.

Е. Молоховец. «Подарок молодым хозяйкам». 1911
Часы стояли. Шли. Опять стояли.
И время шло по кругу стороною.
Спокойно спали боги на Олимпе,
Водою ионической омывшись,
И ассирийский царь храпел во сне.
Дремали Фивы, Вавилон и Троя,
Атлант, Сизиф, Геракл и Агамемнон,
Афина, Персефона, Филомела,
Арес, Гермес, Пифон и Аполлон,
Омфала, Деянира и Пандора,
Атос, Портос и храбрый Арамис
В обнимку с неразлучным д'Артаньяном,
И лишь одна Елена не спала,
Не та, увы, прекрасная Елена,
Зевеса дочь,– а та, Молоховец.
Как раз сейчас,
             пока вокруг нее
В больших кувшинах,
               в синих ведрах, в банках
Из-под компота
              остывало мясо,
Она своей рукой окровавленной
Ту фразу выводила роковую,
Зловещего исполненную смысла,
Ту самую – «тушить его, тушить!»,
И хоть она, злодейка-лицемерка,
Успела букву Д сменить в том слове
На букву Т, но явственно звучало
Все то же Д – «душить его, душить!».
И я тогда сказал себе:
                     – На свете
Есть много, друг Горацио, такого,
Что и не сразу в голову придет!
Казалось бы, питанье и убийство –
Две вещи несовместные. А так ли?
И не был ли фактически убийцей
Мной создатель книги кулинарной,
Дающий лицемерные советы
Доверчивым хозяйкам молодым?..

Песенка о факире Абу-Закире

(Новелла Матвеева)

Где тритоны бьют в тамтам,
пребывая в трансе,
где течет река Шампунь
от Шампани вспять,
ехал фокусник-чудак
в старом дилижансе,
ехал зайцем раз и два,
три, четыре, пять.
Но однажды по пути
из Афин в Марокко
входит парень в дилижанс,
хочет пострелять.
– Предъявите ваш билет! –
говорит он строго. –
А не то я раз и два,
три, четыре, пять!
Но факир Абу-Закир,
он не из овечек.
Никаким таким парням
с ним не совладать.
Он затенькал, как сверчок,
прыгнул, как кузнечик,
прыгнул раз и прыгнул два,
три, четыре, пять.
Где течет лениво Ганг
под удары гонга,
парень гонится за ним,
чтобы расстрелять.
Ах, как много тысяч лет
длится эта гонка –
может, год, а может, два.
три, четыре, пять.